“Я хочу, чтобы ты была и тебя не было одновременно”. Что может прийти в голову, когда слышишь подобную фразу? Ну, для начала, можно заподозрить, что человек находится во власти тяжелейших процессов расщепления: восковые фигуры, чучела, набитые опилками, голова профессора Доуэля. … В общем лучше держаться подальше. Менее патологический случай - если человек имел травматический опыт ранней привязанности, но научился формировать отношения зависимости и имеет какие-то представления о себе. Тогда можно предположить, что страх потерять себя и тревога, связанная с сепарацией одинаково сильны. В этом случае происходит постоянный поиск привязанности, с одновременным бегством от нее в зависимость. Ну а если человек все-таки нормальный? То есть: объекты дифференцирует, себя от них отличить может, реальность тестирует не плохо, социально успешен, в состоянии поддерживать длительные объектные отношения и т. д. О чем тогда здесь может идти речь? Какого опыта не было получено?
Похоже речь идет о неспособности сопереживать другому человеку, одновременно чувствуя себя отдельным - проблеме эмпатической индивидуализации, незавершенной задаче развития нарциссической личности, … [1] Эмпатическая индивидуализация… Звучит красиво, очень по-нарциссически звучит. В психотерапевтической литературе можно найти много исследований, посвященных эмпатии и индивидуализации отдельно, работ же, связанных с вопросом эмпатической индивидуализации практически нет.
Что же такое эта эмпатическая индивидуализация и действительно ли она является специфически нарциссической незавершенной задачей развития? В этой статье я пытаюсь исследовать проявления эмпатической индивидуализации на разных стадиях развития человека, причем я не ставила своей задачей описывать этапы развития сами по себе, это можно найти в соответствующей литературе. В данной работе я рассматриваю проявления эмпатической индивидуализации на разных стадиях развития на примере наличия или отсутствия у человека двух способностей: способности быть в одиночестве и способности к привязанности. Только тогда, когда у человека развиты обе эти способности, перед ним может встать задача эмпатической индивидуализации. В случае отсутствия какой-либо из них – постановка такой задачи бессмысленна. Для иллюстрации я привожу два клинических примера.
Способность быть в одиночестве
Вопрос о том, как, долгое время, оставаясь рядом с другим человеком, сохранить чувствительность к внутренним процессам занимает меня достаточно давно.
Особенно остро этот вопрос встает тогда, когда рядом близкий человек, либо тот, кто меня хорошо знает, либо думает, что знает, либо имеет влияние в каких-то вопросах, или если я попадаю в некое сообщество, идентификацию с которым мне хотелось бы сохранить, не наступая на хвост внутренней морали и некоторым собственным ценностям, выработанным мной ценой немалых усилий и затрат. Что это за чувствительность и что происходит, если она нарушена или вовсе отсутствует? …
Описать это переживание довольно трудно, я бы сказала так: это минуты покоя, когда чувствительность к границе между внутренней и внешней реальностью сохраняется, но напряжение, связанное с их дифференциацией поддерживать не нужно.
Винникот[2] назвал это свойство или качество человека сохранять подобного рода чувствительность – способностью быть в одиночестве, определив ее как возможность переживать позитивные аспекты одиночества именно в присутствии другого. Для меня здесь особенно важным является то, что это именно способность, то есть в каждый конкретный момент времени существует возможность выбора: оставаться в одиночестве, быть вместе или “войти в положение другого”. Но такая возможность есть, только если человек способен переносить амбивалентность и имеет относительную свободу от тревоги преследования.
То есть - это способность к переживанию именно позитивных аспектов одиночества, в отличие от страха одиночества, страдания от одиночества, стремления к одиночеству, планирования, воспоминаний, фантазирования или состояния отстраненности, возникающего в качестве защиты при ожидании наказания. Эти страхи соответствуют фиксациям на нерешенных задачах более ранних стадий развития.
Согласно Винникотту для развития этой способности, которую он считал “одним из важнейших признаков зрелости эмоционального развития человека” [2, стр. 254]необходим один основной вид опыта, а именно - опыт пребывания маленького ребенка в одиночестве в присутствии своей матери. Такая мать или заменяющая ее фигура была названа им “достаточно хорошей матерью”. Если же “достаточно хорошей матери” не было, то тревога, связанная с отделением настолько велика, что способность к переживанию подлинного одиночества не развивается.
Способность к привязанности
Под способностью к привязанности я понимаю возможность сохранять идентификацию с одним или несколькими аспектами другого человека при его отсутствии. Если провести параллель с теорией привязанности Дж. Боулби[3], то можно сказать, что о наличии (отсутствии) этой способности можно судить на четвертой фазе привязанности – фазе формирования партнерского поведения, когда ребенок может (не может) мысленно представить поведение родителя, когда тот отсутствует. В соответствии с этим, ребенок более (менее) охотно позволяет родителю уйти.
Важно отметить, чтобы избежать путаницы в терминах, что под идентификацией я имею ввиду наиболее высокий по уровню тип интернализации, по сравнению с инкорпорацией и интроекцией. При инкорпорации базисное различение себя и объектов достигнуто лишь в самом общем виде, а частные свойства выделяются плохо, поэтому чувствование себя часто смешивается с чувствованием другого, а также предполагаются фантазии орального поглощения и разрушения объекта. Интроекция – более дифференцированный процесс, при котором частные свойства и функции объекта доступны, но целостное чувство себя, а также восприятие другого как отдельного отсутствует.
Идентификация – более избирательный процесс, при котором различные установки, функции, ценности других интегрируются в связную идентичность и становятся полноценными частями субъекта, конкурентноспособными с другими.
Иначе можно сказать, что идентификация в одном или нескольких аспектах с другим, без потери связного чувства себя лежит в основе привязанности. Интроекция – в основе зависимости, а инкорпорация предполагает спутанность.
Если теперь вернуться к вопросу, поставленному в начале статьи, о том, является ли эмпатическая индивидуализация специфически нарциссической незавершенной задачей развития, то думаю, что это верно только для “высокофункционирующих” нарциссов, развивающих зеркальный перенос в узком смысле, которых Кохут[4] относил к промежутку между невротиками и психически здоровыми по шкале психоаналитической диагностики. В остальных случаях, при идеализирующем переносе и переносе слияния эта задача едва ли может быть актуальной, так как нет индивидуальности, а объектные отношения не симметричны и основаны на использовании другого в качестве “функции”. В психоанализе подобные переносы называют парадоксальными.
В качестве иллюстрации приведу отрывки из описаний двух клинических случаев. Первый взят из доклада французского психоаналитика П. Вильгович “Вампирический перенос при психозах”, сделанного ею на клинической конференции “Психоаналитические подходы к психозам”, проходившей в институте Сербского 4.10.02. Случай описан как психотический. Второй – из моей практики. Я склонна отнести его к пограничным. Я описываю эти случаи, чтобы показать, что происходит с объектными отношениями при парадоксальных переносах.
1 случай
“Я не хочу начинать” - строчка из письма 35-летней пациентки Риты психоаналитику. В письме она отказывалась встречаться и предлагала терапевту переписываться, ссылаясь на неудачный опыт, полученный в предыдущей терапии. По словам психоаналитика: “Она приговорила меня к смерти, а для того, чтобы оставить меня в живых, пыталась поместить меня в некоторое промежуточное пространство, где мы застынем в схватке не на жизнь, а на смерть … Она заставляла меня колебаться между двумя полюсами или оставаться неподвижно с ущербом для моего будущего”. Пациентка называла себя отсутствующей или мертвой, блуждающей среди живых, просила себя кремировать. Отец Риты, когда она была маленькой, был военнопленным, мать постоянно находилась в депрессии, но держалась стойко и не жаловалась. Выражение гнева и злости запрещались матерью. Рита считала, что мать нуждается в ней, чтобы заполнить себя. “Она меня всю всасывает внутрь и это мешает думать”. По мнению Риты терапевт питается внутренней субстанцией своих пациентов: “Не смейте быть внутри меня!”. Невозможно выдержать мысль о нахождении в одном пространстве. Рита в зеркале видела и не видела себя, а после того, как увидела, вспомнила щит Персея и стала думать о медузе, для столкновения с которой нужны зеркала: “Когда другие боятся – они не правы, она боится сама себя” …
2 случай
Х., 26 лет, обратилась ко мне 1.5 года назад с жалобой на невозможность устроиться на работу и проблемные отношения с алкоголем.
В терапию пришла с идеализирующим переносом и идеей о том, что я буду ее учить, воспитывать или лечить. Причем, страх того, что я буду ее воспитывать, и желание этого были одновременно очень сильными.
Х. выросла с мачехой и отцом. Мачеха имела серьезные эмоциональные отклонения и была садистической. Х. в семье была настоящей “падчерицей”. Основная ее функция заключалась в том, что она должна была все время соглашаться с собственной “плохостью”. В противном случае ее избивали или запирали в темной комнате с проклятиями, типа “Ты кончишь жизнь под забором”. Со своей родной матерью Х. познакомилась в 24 года, сильно к ней привязалась, но через год мать умерла от инфаркта. Смерть матери Х. восприняла как предательство, но чувства гнева и обиды отрицала.
Я должна была заменить ей умершую мать, но реально она развивала парадоксальный перенос типа “мать-и-мачеха”, то есть все время ожидала от меня одновременно принятия и наказания. Таким образом, мой образ в представлении Х. был расщеплен. Проявлялось это, например, следующим образом: Она звонила, просила внеочередную встречу, говоря, что случилось что-то серьезное. Потом приходила, долго молчала, потом начинала рассказывать о не волнующих ее событиях, или объясняла, что когда она меня видит, то, из-за чего она звонила кажется ей ерундой. Позже выяснилось, что она уже все обсудила со ”мной-виртуальной”, а мое физическое присутствие и мои не-идеальные реакции могут разрушить идеальный образ и идеализированные в фантазии отношения.
И снова миф о медузе Горгоне, но в данном случае – Х. в роли Персея, а я – медуза.
Сравнительный анализ
В первом случае агрессивная Рита демонстрирует отсутствие способности к формированию отношений привязанности и обесценивающий перенос, во втором – послушная и покорная Х. – идеализирующий. В обоих случаях контакт возможен только в “переходном” или зеркальном пространстве “как если бы”, называемом французскими психоаналитиками “матовое пространство”, а реальные отношения развиваются парадоксальным образом: объект вынужден присутствовать и отсутствовать одновременно, что в контрпереносе ощущается как обездвиженность или ступор. Очевидно, что ни в том ни в другом случае речь не идет об “эмпатической индивидуализации”, а в лучшем случае о ее архаических предшественниках: “кто кого высосет” и “кто кого покусает”.
В каждой шутке есть доля шутки:
К вопросу об идентификации
"Интерпретировать текст вовсе не значит наделять его неким конкретным смыслом (относительно правомерным или относительно произвольным), но, напротив, понять его как воплощенную множественность". (Р. Барт "S/Z")
Как же выглядит проблема эмпатической индивидуализации в узком смысле?
Лично я сталкиваюсь с ней регулярно. Вот, например: Написала статью, изложила в ней свои мысли – вроде про индивидуализацию. Где напечатать – это про эмпатию или идентификацию. Вроде ясно где, “Гештальт – 2003”. А почему не в Журнале Практической Психологии и Психоанализа? Так много психоаналитической терминологии, да и проблема выбора гештальт – психоанализ долгое время была актуальной. ЖППиП – хороший журнал, особенно для ленивцев, типа меня, которые не могут выучить язык как следует. Приятно, опять же, если твоя статья окажется в одном номере, допустим, с Кохутом, Кернбергом, или М. Кляйн. Что мешает? – Проблема идентификации и мешает. Сначала надо выбрать критерий: идея или люди?
Кто-то сказал, что мне “не хватает легкости в спаривании полярностей”. Этого порока явно лишен автор статьи “Эдип и Нарцисс: к вопросу о комплементарности конфликта и дефицита”.[6] Автор утверждает, что Эдип на самом деле был Нарциссом, так как был отвергнут и изуродован своим гомосексуальным папой Лаем. Этим-то и объясняется тот факт, что бедняге пришлось жениться на маме, убив отца. Настоящим же Эдипом он стал только после того, как выколол себе глаза. … Автор пишет:
“Если мы примем условия рождения Эдипа как реальные, а не как мифологические, то нетрудно представить и понять дальнейшую судьбу этого героя. Объектный мир оказывается столь опасным, что единственным выходом становится бегство в убежище собственного тела, прообраз собственного Я, - в нарциссизм. … Обида и ярость - вот те аффекты, которые заставляют Эдипа действовать. Эдип руководствовался не принципом безопасности, а стремлением к всемогуществу. Все дальнейшее поведение Эдипа укладывается в тот же нарциссический регистр мотивации. Его влечёт воля к господству, стремление подтвердить ощущение собственной грандиозности. … Кульминацией этой истории является поражение зрительной модальности. … В "Эдипе в Колоне" мы обнаруживаем уже другого Эдипа - Эдипа горюющего и скорбящего, пытающегося принять полноту собственной судьбы. …”.[6]
Вроде все ясно. Остается загадкой только одно: А кем же на самом деле был Нарцисс? …
Видимо, придется всерьез задуматься над написанием трактата о том, что “человек-волк” и “человек-оркестр” – на самом деле одно и тоже лицо. … К чему это я? Ну, наверное, к вопросу об идентификации …
“Самые удачные шутки получаются, когда Вы говорите
с серьезным лицом, и окружающие уже не понимают,
шутите ли Вы или говорите серьезно”:
Инструкции по лечению нарциссических пациентов
Данные инструкции составлены в результате “инкорпорации” (орального поглощения) последних достижений психоаналитической мысли. Они особенно замечательны тем, что для их применения не требуется специальной психоаналитической подготовки, а также прохождения индивидуальной психотерапии. Вполне достаточно собственной уверенности психотерапевта в том, что он сумеет отличить перенос от контрпереноса
Рассмотрим два наиболее распространенных вида переноса, которые демонстрирует пациент, имеющий нарциссическую психопатологию, обращаясь к психотерапевту: идеализирующий и близнецовый (двойниковый).
1. Идеализирующий перенос
Пациент приходит к психотерапевту идеализируя его, нуждаясь в защите и опеке с его стороны. (Вы единственный, кто может мне помочь … )
Первый этап. Первая задача на этом этапе - закрепить и усилить идеализирующее отношение и свести к минимуму обесценивающее. Распознать обесценивающее отношение довольно легко. Оно проявляется в спонтанных немотивированных фантазиях всемогущества и грандиозности. Подобные фантазии необходимо игнорировать и/или интерпретировать как защиту от признания инцестуозных фантазий. Если обесценивание оказалось устойчивым, то терапия не удалась (см. примечание 1).
Если удалось добиться устойчивости идеализирующего переноса, то следующая задача – всячески способствовать возникновению и удержанию в сознании инцестуозных фантазий, которые со временем должны вытеснить фантазии о защите, опеке и поддержке идеальной родительской фигурой. Если пациент устойчив в желании получить от терапевта защиту и поддержку, а наличие инцестуозных тенденций упорно отрицает – интерпретировать это как сопротивление. Если это не помогает – см. примечание 1.
В случае признания пациентом наличия у него инцестуозных фантазий можно переходить ко второму этапу лечения.
Второй этап может длиться от одного месяца до нескольких лет в зависимости от потребности терапевта и/или возможностей и выносливости пациента. На этом этапе у пациента все еще могут эпизодически возникать патологические фантазии о реализации идеализированным терапевтом функций защиты, опеки и поддержки, а также чувства обиды и гнева, возникающие в ответ на фрустрацию. Очень важно, чтобы к концу второго этапа эти чувства осознавались как отрицаемые ранее чувства зависти и ненависти по отношению к однополому эдиповому сопернику (сопернице).
Если пациент настаивает на обиде и гневе как реакции на фрустрацию вместо зависти и ненависти как реакции на поражение в эдиповом соперничестве, необходимо интерпретировать это как сопротивление и обесценивание работы терапевта. Далее см. примечание 1.
Если же второй этап пройден успешно, Т.е. пациент согласен с наличием инцестуозных тенденций и желанием смерти однополого родителя, то мы подошли к кульминационному моменту всей психотерапии: принятию вины за инцест.
Третий этап – этап проработки. Результат – принятие ответственности за инцест, горевание, связанное с отказом от удовлетворения инцестуозных импульсов, самонаказание (самоослепление, символизирующее процесс вытеснения), поиск подходящего объекта. После этого можно воспользоваться примечаниями 1 или 2, по собственному усмотрению, либо, используя творческое приспособление, найти собственное решение …
2. Близнецовый (двойниковый) перенос.
Пациент приходит к психотерапевту с желанием пережить опыт тождественности с “подобным себе” терапевтом.
В данном случае надо руководствоваться только контрпереносными чувствами. То есть, если контрперенос = переносу, см. примечание 2. В противном случае лучше воспользоваться примечанием 1.
Примечание 1: В мягкой, но уверенной форме сообщить пациенту, что сопротивление оказалось слишком сильным, поэтому формирование терапевтического альянса очень затруднительно и посоветовать обратиться к кому-нибудь другому, например, к психиатру.
Примечание 2: Если психотерапевт в контрпереносе почувствует компульсивную потребность удовлетворить инцестуозные фантазии пациента, тогда следует прекратить лечение, объявив пациента здоровым, и вступить с ним в сексуальные, романтические или брачные отношения или воспользоваться примечанием 1.
Примечание 3. Если у психотерапевта хорошо развита интуиция, то он может пользоваться Примечанием 2 на любой стадии лечения, даже во время первой сессии, в случае, если контрперенос формируется раньше переноса.
Литература
1. Хломов Д.Н. “Динамическая концепция личности”. Гештальт-97
2. Винникотт Д. В. “Способность к одиночеству” Антология современного психоанализа. Т.1(под редакцией А. В. Россохина), М.: 2000 г.
3. Bowlby, J. (1969/1982). Attachment and loss. Vol. I: Attachment. New York: Basic Books.
4. Кохут Х. “Общие замечания по поводу нарциссических переносов”. ЖППиП №3, сентябрь 2002 г.
5. Крейн У. “Боулби и Эйнсуорт о человеческой привязанности”. ЖППиП №1, март 2002 г.
6. Зимин В.А. “Эдип и нарцисс: К вопросу о комплиментарности конфликта и дефицита”. ЖППиП №1-2, май 2001г.
7. Барт Р. S/Z. "Ad Marginem", Москва 1993.
Опубликовано: 25.04.2019
Автор: Елена Дыхне
